|
1 августа 2010 | Комментариев нет
23 июля 2010 | Комментариев нет
5 мая 2010 | Комментариев нет
21 марта 2010 | Комментариев нет
46. Как сохранить припасенный впрок всякий припас постный Тогда у мужа впрок припасено все: и рожь, и пшеница, и овес, и греча, и толокно, и всякие припасы, и ячмень, и солод, горох, конопля; в пост любые яства, сменяя, каждый день готовят сами, жена со слугами; и семья сыта, и все довольны, и гостя без убытка накормят. Если же пожелает хозяин какой‑нибудь постной еды, пусть готовит конопляное масло, крупа вся дома, и мука, и всякие пироги и блины печет и сочни, и рулеты делает и разные каши, и лапшу гороховую, и цеженый горох, и похлебки, и кундумцы, и вареные и сладкие каши и ясhrтва – пироги с блинчиками и с грибами, и с рыжиками, и с груздями, и с маком, и с кашей, и с репой, и с капустой, или орешки в сахаре или сдобные пироги с чем Бог послал. А у доброго человека и у хозяйственной жены все припасено вовремя; рыбу свежую купив, иную солит, иную вялит, иную подпаривает, иную мелкую сушит, какую и в муку истолчет и в пост подсыпает в щи, если нравится, а то и в постные дни готовит для гостей и для себя, когда свежей рыбы нет. В пост же великий на столе еще редька, хрен, капуста, крепкий рассол и разные овощи, что Бог послал; в иные же дни, по гостям судя, и икра, и рыба вяленая, сушеная, вареная, и уха из вяленой, копченой, вареной рыбы и всяких потрохов, и сушеных немецких сельдей, из снетков, а еще и в рассоле, и в пирогах, и в каше, и в овощах, и разный снеток, и любые пироги, и каши, и блины, и кисели, – всякой постной еды у доброй хозяйки много. А все это Бог послал в дом – ничего на рынке не купишь. Брусничная же вода и вишни в патоке, и малиновый морс, и всякие сладости, и яблоки, и груши в квасу и в патоке, и пастилы, и левашники – и для себя, и для гостя, и больному всегда есть, если вовремя припасены. Если же страдальцу больному, и роженице, и заезжему человеку что даст хозяйка, великая за то награда от Бога. Какой же рыбы нет в запасе или запас издержался, а целой бочки одному не одолеть купить, возьми товарища или двух – бочку осетрины или белужины или сельдей или какой‑нибудь рыбы, или осетрины, или икры какой купи вместе: тогда с рубля пяти алтын не додашь; и не будет чего в запасе, а для гостя или себе понадобится что купить, такого на рынке не сыщешь, а если и достанешь не в пору – и купишь втридорога, и кусок не в радость. Метки: лукавы | любовь | молитву | потребность | священникам | спас | уме | храм 28 февраля 2010 | 2 комментария
То было время страшных хрущевских гонений: храмы закрывали, рушили… Мы жили в городе Прилуки Черниговской области. И в наших краях закрыли много храмов и монастырь. В Прилукском районе было тридцать храмов, а осталось восемь. Батюшки тогда были еще все дореволюционные. Мне повезло: им было в ту пору по 60, 70, 80 лет. В городе было три храма, они не закрывались. В одном храме служили два священника, в другом – два и в третьем – один. В городе жило также много священников, которые служили в сельских храмах. Что интересно, батюшки у нас всегда по улице ходили в рясах, в сапогах, в скуфейках, правда, без крестов. Бывало, в день какого-нибудь церковного праздника сидишь в школе на уроках, потом выглянешь в окно, а по дороге батюшки идут с палочками, в рясах, монахини в скуфейках. Раньше за городом были Ладанский[1] и Густынский[2] женские монастыри. Громадные монастыри – в них было около восьмисот насельниц. Обитель закрыли, и монахини, человек тридцать, стали жить в городе. Селились по три-пять человек в доме. В 70–80-х годах были еще живы игуменья и благочинная. В нашем храме пономарем была монахиня, на хорах монахини, псаломщица монахиня, – везде монахини. Вот и получился монастырь в городе. Конечно, милиция матушек гоняла, их принуждали дать подписку не ходить «по форме». А батюшек не трогали. Все батюшки (в городе их было человек десять-пятнадцать) по улице ходили в рясах. Когда я был маленький, я думал, что батюшка бесплотный, ангел, святой. Устав у нас в храме был монастырский. Правда, на утрени читалась одна кафизма, – одна полная, а не две и не три. И вот что еще интересно. Я с детства ходил в храм, но батюшки меня в алтарь не пускали. Это очень хорошо. Сейчас в алтаре дети только балуются и играют. Раньше священники благословляли: «На клирос, на хор». Вот и меня благословили петь. Пришел я на клирос, а там столько книг! Думаю: как же бабушки разбираются, понимают? Потом сам научился. В 15 лет мог полностью вести службу, управлять клиросом, знал все гласы, устав. Власти нас не трогали. Наверное, в то время был какой-то разумный уполномоченный. Конечно, прилукские матушки оказали влияние на мое воспитание. Нынешние монахини не похожи на царских, дореволюционных, с теми не сравнить. Что отличало их от современных монахинь? Они были очень простые по жизни. И что интересно, я тогда был подростком, а они общались со мной на моем уровне, на том языке, который был понятен и близок мне. Мне было 12 лет – и им «12», мне 16 – и им «16». Я со всеми разговаривал «на ты». Они вели себя ровно, непринужденно и располагающе. Сейчас, если к игуменье подойдет 12-летний мальчик, она задерет нос. А те матушки, с которыми я дружил, были другие. Некоторые из них с 7 лет жили в монастыре. Свой выбор я сделал лет в 10. В нашем храме за свечным ящиком стояла монахиня Макария. Она была из Ярославской области, очень грамотная, раньше преподавала в детском доме. В 53-м году ее из детского дома выгнали, и она поступила в монастырь. Мать Макария очень хорошо умела обращаться с детьми. Вот она меня и воспитывала. Помню, в 4-м классе школы нам сказали: «Бога нет». Я прихожу к ней и говорю: «Знаете, матушка, в школе сказали, что Бога нет. Как же вы говорите, что Бог есть?». Она говорит: «Да ты что? Бог есть! Ты им не верь». Помогало. Я больше матушкам верил. Вторая матушка, Любовь, 1885 года рождения, была у нас алтарницей. Она меня попросит: «Приди, Саша (так меня звали в миру), огород покопай». Я и приду. Так матушки меня приучили к себе ходить. Жили они впятером. Молились дома. Монахини забрали с собой святые образы из монастыря, все стены у них были в иконах; в комнате горело восемнадцать лампадок, стоял сундук книг в кожаных переплетах. Лампадки горят, они молятся… Мне, мальчишке, все это было очень интересно. Иногда я прогуливал школу, приходил к матушкам. Стали вызывать моих родителей, в основном, отца, в райисполком: почему ваш сын ходит к монахиням? Причем, до 4-го класса они меня не трогали. Потом видят – я уже взрослый мальчик, вот и стали отца вызывать. Мать – полбеды, а отец придет злой, отпорет меня ремнем. Если матушки дадут мне какую-нибудь книжку или иконочку, он их сожжет. Тяжело было в детстве. Была такая страшная домашняя война. То директор вызывает, то дома родители лупят. Что делать – не знаю. Потом отец сказал: «Всё, мы тебя выгоним из дома». Я прихожу к матушке Любови: «Матушка, ты знаешь, отец сказал, что выгонит». Она говорит: «Ты не переживай. Мы тебя примем к себе. Мне скоро 90, меня уже в тюрьму не посадят». Я прихожу к отцу: «Ты знаешь, меня матушка Любовь примет». А он: «Ах, старые ведьмы!» Но после этого меня перестали выгонять из дома, нечем стало пугать. Конечно, монахи царского пострига по-разному воспринимали события 20–30-х годов, по-разному отнеслись к Декларации митрополита Сергия. Например, одна матушка, Иустина, в храм не ходила. Она недавно умерла, прожила 107 лет. Называла себя «тихоновкой». Она приходила к матушкам в гости, всех батюшек наших признавала… но до конца, до смерти она не признала Московский Патриархат. У нее был свой батюшка, кто – не знаю, всё тайно было. Говорят, он исповедовал, причащал «тихоновцев». А отпевал ее наш батюшка, потому что их священника уже не было. Другие матушки – мать Любовь, мать Рафаила – признавали Патриаршую Церковь. Молились матушки, как в монастыре, совершали полный монастырский круг: читали утренние молитвы, полунощницу, потом обедницу, старшая матушка читала Евангелие, младшая – Апостол. Вечером читали Псалтирь, вечерню, утреню. Суточный круг они дома вычитывали полностью. Приду к ним, надену апостольник, рясу, клобук… Я был похож на девочку. Они смеются… Матушки, эти старые монахини, бабушки по 90 лет, так вкусно готовили, как сейчас готовить не умеют. Благодаря им я и попал в монастырь. Естественно, лет в 15–16 меня обуревали страсти, колебания. Как у многих, и у меня в юности был такой период, когда мне пришлось самому решать, по какой дороге идти. Конечно, никакого сопротивления церковной традиции у меня никогда не было. Кстати, в семьях священников часто налицо некоторое принуждение к молитве: иди в храм, молись… Кроме того, обыденная жизнь священника не всегда совпадает с жизнью церковной. Порою лучше ничего не знать о домашней жизни священника, лучше не видеть эту семью… Я знаком с такими семьями, где домашняя жизнь совершенно не совпадает с внешней: в храме батюшка один, а дома – совершенно другой. Дети смотрят на отца: что ж ты, папа, врешь: дома ты такой, а в храме – другой. Поэтому порой дети священников вырастают безбожниками. В наше время это просто беда. У меня же дома, наоборот, воспитание было безбожное. Родители говорили: «Не ходи в храм, сходи в кинотеатр. Что ты связался с бабушками – старыми ведьмами? Посмотри, какие девочки красивые, а ты куда идешь?» И восставал дух противления. Может быть, если бы они сказали: «Иди в храм, не ходи в кинотеатр», дух противления тоже родился бы. Но у меня было иначе. Отец ругался: «Зачем ты утренние молитвы читаешь? Лучше телевизор посмотри». Но матушки меня поддерживали постоянно. Потом была армия. Перед армией я решил точно: уйду в монастырь. Сильно молился, чтобы рядом храм был, так как все детство проходил в церковь. Как же два года без службы? Тем более я клиросный человек, певчий. Провожать меня пришел весь хор. Забрали меня в Чернигов, там всех распределяли по двум точкам: Киев или Одесса. Киев рядом, в 140 км от моего дома, от Прилук. А Одесса – в 600 км. Думаю: «Господи, хорошо бы в Одессу, там же монастырь мужской[3], семинария духовная». И точно – меня направляют в Одессу, и воинская часть оказалась в одном районе с монастырем. Даже звон колокольный был в части слышен. Помню свою первую Пасху в армии. Приближается праздник, и я думаю: как же пойти на службу? Пришел к дежурному по части и говорю: «Товарищ старшина, отпустите меня на службу». Он говорит: «Хорошо. Я в документах отмечу, что ты в части ночуешь (потому что приказ был – не давать на это воскресенье увольнение), но, если ты попадешься, – я тебя не отпускал, ты в самоволке». Я пришел в монастырь. Это 77-й год, милиции много, а я в форме. Милиционеры говорят: «Переоденься, или мы тебя заберем». Семинаристы дали мне костюм, переодели меня. Пасху мы отслужили, я разговелся с братией. Дали мне с собой в часть два ведра яиц, куличей, а для старшины, который меня отпустил, – литра три вина. Я вернулся, каждому дал яичко (а у нас в роте было 110 человек), дежурному по части дал банку вина. Все остались довольны. А вечером меня вызывают в штаб: «Где ты был на Пасху?» – и в каталажку меня посадили на ночь. Утром меня вызывает замполит части майор Дьяконов и говорит: «Ты что, в церковь ходишь?». Я отвечаю: «Хожу». Он говорит: «Хорошо, ходи в церковь. Я буду давать тебе увольнение каждое воскресенье. У моей жены отец священник. Только языком, пожалуйста, не болтай. Не веди никакой пропаганды в части – тогда будешь каждое воскресенье ходить в монастырь». У него была машина, а в Одессе была ремонтная мастерская. После того разговора он меня всегда в субботу вызывал: «Иди, сутки увольнение, уборку сделать в мастерской». Я прихожу в мастерскую, час-два поработаю, мне за это еще три рубля дают, – и на сутки иду в монастырь. Так каждое воскресенье и праздники. Потом меня поставили охранять военную аптеку. Я должен был там ночевать. Закрою ее вечером, перекрещу – и в монастырь на ночь. Утром прихожу – окна целые, двери целые. Так я служил. Пел, читал в обители, помогал братии. Насельники монастыря тогда были все в очень преклонном возрасте, молодых не было, поэтому помощь им была нужна всегда. 10 июня 1978 года я пришел в форме на прием к владыке Сергию, митрополиту Одесскому[4], в монастырь (там были архиерейские покои). Ранее наместник монастыря мне передал слова владыки: «Отслужит армию – пусть придет ко мне на прием». Вот я и явился: «Я отслужил армию. Что мне дальше делать?» Он постоял, подумал, а потом говорит: «Оставайся в монастыре. Если ты уедешь домой, к нам не вернешься». Я ему поклон земной сделал. Так и остался в обители. Я поступил в одесский монастырь при отце наместнике Серафиме[5]. Он тогда только приехал из Иерусалима. Постригли меня через 5 месяцев, а через 8 месяцев – рукоположили. Пришел я в монастырь 10 июня, а 7 марта уже стал иеродиаконом. Был мне тогда 21 год. Когда я поступил в монастырь, то формально сразу поступил и в семинарию, так как молодых людей в монастыре только после семинарии прописывали. А остальные могли быть прописаны только при наличии 25 лет рабочего стажа, то есть уже в возрасте лет 47–50. Отца Кукшу[6] в Одессе мне уже не удалось застать. Тогда другие были, тоже замечательные подвижники. Помню отца Михея, бывшего насельника Троице-Сергиевой лавры. В 1957 году он был отправлен в Одессу за то, что отчитывал бесноватых. В Александровском женском монастыре под Одессой служил еще один удивительный батюшка, архимандрит Алексий (Филозов). У него гнили ноги, но он продолжал служение, чтобы храм не закрыли. Второго батюшку в этот храм власти не давали ставить, вот он один и служил. А в тех краях живут молдаване, болгары – народ верующий. Он рассказывал: «Представь, пять тысяч причастников, и я один. Это в 70-е годы! Исповедь делал общую, причащал до 5 часов вечера на праздники, а потом сразу начинал вечерню. Он служил 20 лет каждый день. Одесский монастырь я вспоминаю с любовью. И владыка Сергий меня уважал. Ведь он сам меня в монастырь принимал. Однако получилось так, что мне пришлось уйти в Псково-Печерский монастырь. К тому времени прожил я в Одессе уже пять лет. В монастыре были неудовольствия, потому что мама владыки, монахиня Феодора, жила на территории монастыря. Она носила два креста, ее награждал патриарх Алексий I. После смерти игуменьи одесского Михайловского женского монастыря и закрытия обители мать Феодора заботилась о сестрах. И в Одессе она была негласной игуменьей. У нее собирались матушки, и в одних стенах получилось два монастыря – мужской и женский. Часть матушек жила на территории обители, а часть – в городе. Матушка была хорошая, очень любила монахов, особенно молодых, всегда их поддерживала. И вот в один прекрасный день меня вызывает владыка и говорит: «Поедешь на приход». Я отвечаю: «Я приходы не люблю и ехать не хочу». – «Поезжай на приход, я отпущу на месяц». Поехал. На Рождество приезжаю обратно. «Поезжай еще на один приход». Спрашиваю: «Почему на приход?». – «Денежек заработаешь». Я говорю: «Зачем мне деньги?» – «Ну, побудь на приходе…» Некоторая холодность уже чувствовалась в отношении. Я думаю: «Что случилось?» Сначала никак не мог ничего понять, жил на приходе месяца три-четыре. Потом мне сказали: «Будешь на приходе служить». Тогда взял я отпуск и поехал в Печоры. Там стал петь, читать… Месяц пожил. Отец наместник Гавриил[7] сразу на меня обратил внимание, потому что певчих там не было, а я пел басом. Когда я стал домой собираться, мне передают: «Отец наместник спрашивает, не желаешь ли ты остаться у нас?» Я говорю: «Я не против». Все равно меня на приход отправили бы. «Иди к наместнику». Я пошел к наместнику. Он дал мне 200 рублей на дорогу. «Пиши, – говорит, – прошение». Я спрашиваю: «Как, так сразу?» – «Это не твое дело, пиши». Я написал прошение, приезжаю в Одессу, мне дают указ. Вызывает меня владыка Сергий: «Ты что, собрался в Печоры?» – «Да, владыко». – «Ну, хорошо, пиши прошение». Написал прошение – сразу же меня и отпустили. Проходит лет десять. Приезжает владыка Глеб Полоцкий[8], в прошлом преподаватель Одесской духовной семинарии. Он преподавал у нас литургику. Увидел меня, говорит: «Слава Богу, что я тебя, Антоний, увидел здесь. Я хочу у тебя попросить прощения». – «За что?» – «Ты что, не знаешь за что?» – «Не знаю, владыко». – «Ну как же, – говорит, – ведь ты написал письмо на матушку Феодору…» – «Какое, владыко, письмо? В первый раз слышу». – «Было письмо написано митрополиту Сергию, клевета на мать Феодору…». Владыка Сергий мне говорит: “Посмотри, чей это почерк?” – “Антония…” И Антония сразу без суда и следствия на приход». А я и не знал всего этого. Говорю: «Владыко, могу тебе поклясться, что я об этом в первый раз от тебя слышу. Спасибо, что сказал, а то я до сих пор не ведал, почему меня на приход отправили». – «Ну, прости меня, я думал, что ты написал…» Кто письмо писал – неизвестно. Может, кто-то написал моим почерком. Могли позавидовать. Вот так я попал в Печоры. Иначе я в жизни не выехал бы из одесского монастыря. И сегодня мне этот монастырь постоянно снится. Не Печоры, не другие места. Первый монастырь не выходит из головы. Хотелось бы туда поехать, но не еду – боюсь, что там останусь. *** В Печорах я застал многих замечательных батюшек: отца Адриана[9], отца Иоанна[10], отца Александра[11], отца Нафанаила (казначея)[12], схииеродиакона Марка[13]. В то время были старцы интересные. Эти батюшки были ангелами. Я вспоминаю их жизнь. Отец Серафим[14], ризничий монастыря, редко разговаривал, только по делу, лишнего слова от него не услышишь. Отец Нафанаил днем и ночью не спал, все трудился: послушание казначейское непростое. У отца Иоанна всегда народ толпами. Иеродиакон Анатолий[15], уставщик, без руки, был очень интересным человеком. У него высокое смирение было, ангельское. Такого смирения я ни у кого не видел. А какой замечательный батюшка отец Александр, бывший благочинный… Этот человек был одна любовь. Он каждый день был в храме. Отец Адриан тоже постоянно ходил на службу. Я с ним рядом жил, он простой человек, очень добрый. У братии произошел конфликт с наместником отцом Гавриилом, вследствие чего десять человек, куда входил и я, покинули обитель. Когда я уходил, то попросил прощения: «Отец наместник, простите, я пришел взять благословение». Он говорит: «А чего тебе не хватало?» Действительно, ко мне он относился… ну нельзя было лучше относиться. Конечно, я глупость сделал. Может быть, это Промысл Божий. Я просто поддержал братию, хотя не нужно было. Они пришли ко мне в келлию мою подпись брать. Я подписывать не хотел. А они: «Да как же, Антоний, ты же видишь, что творится, как же ты не подпишешь? Ведь там владыку Феодора (Текучева) обижают». Я говорю: «Ну, хорошо, подпишу, но ведь из монастыря выгонят». Так и получилось: только нас не выгнали, а мы сами ушли. Из обители я уходить не хотел, потому что без монастыря я просто жить не мог. Потом было очень тяжело. Вот сейчас я смотрю – и на меня в монастыре обижаются, хотя я стараюсь делать все как следует, потому что я знаю эту жизнь: жил в двух монастырях, видел, как обижают и как не обижают, знаю, как легче монаху жить. Я стараюсь сейчас создавать все условия для братии: и в отношении пищи и одежды, и в богослужении. Все равно обижаются. Я говорю: «Нету на вас наместника Гавриила, надо вам Гавриила, хотя бы на месяц. Вы бы узнали, что такое монастырь». А владыка Гавриил – не жадный, добрейший человек, любил давать подарки, принимать гостей, но характер у него жесткий. И еще: владыка Гавриил – человек глубоко верующий. Я вспоминаю, как он молился: службы были всегда насыщенные, длинные, он любил поминать святых на литии в субботу вечером, – лития, наверное, час шла. Он любил торжественные, продолжительные, красивые службы. А характер у него, был, конечно, не мед. Впрочем, я считаю, что если бы я попал в его шкуру, я поступал бы так же, как и он, потому что по-другому нельзя было тогда поступать. *** В 1983 году мне дали приход в селе Дуброво Темкинского района Смоленской области. Там девять домов было, от дороги 12 км пешком идти по грязи. А храм громадный, на три тысячи человек. Крыша в нем текла, окна были разбиты еще с войны. Но он никогда не закрывался, и иконы сохранились. Две бабушки при церкви. Остальные полуверующие-полуневерующие. Ни одного певца, ни одного чтеца – никого. Что делать? Для меня после монастыря это дикостью было – я привык к братскому хору. А здесь – внук на бабушку матом, бабушка матом на внука. Это у них для связки слов, обычный разговор. Я испугался. Я такого не слышал, не видел – я в монастыре жил. В Печорах я водил экскурсии, и у меня было много знакомых в Москве. Поехали мы вместе с ними помолиться на могилку к схиархимандриту Амвросию Балабановскому[16]. Он постриг в монашество восемьсот человек, прожил ровно 100 лет. Матушка Серафима[17], его келейница, говорила, что, на самом деле, он жил 110 лет, это по паспорту меньше. После его смерти некоторые его чада, матушки, перешли ко мне, человек двадцать. Наутро мать Серафима дает мне 50 рублей и говорит: «Будет у тебя всё нормально». После этих 50 рублей не было у меня такого случая, чтобы я остался без денег. Эта матушка преподала мне благословение Божие от батюшки покойного. В следующем году вызывает меня владыка Феодосий[18] и говорит: «Знаешь, в Борисоглебе есть красивый храм, этот приход собираются закрывать». А там было два храма, и в радиусе 5 км – ни одного дома; две речки сходятся в полуостров. Место чудное. Настоящий скит. Я думаю: «Слава Богу, буду жить в лесу». Тут надо сказать, что, когда я только начал служить в Дуброво, ко мне стало приезжать много молодежи из Москвы. В то время была такая молодежная волна. Сразу доложили об этом уполномоченному Совета по делам религий в Смоленск: к Антонию девки едут, что-то непонятное творится. А уполномоченный отвечает: «Хорошо, хорошо, пусть едут». Тогда владыка Феодосий говорит: «Переведу Антония в Борисоглеб». А уполномоченный: «Да-да, здесь ему не развернуться, здесь все-таки село, а там с девками будет жить в глухой деревне, может, и правильно, пусть туда едет». Вот владыка мне и говорит: «Знаешь, хорошо, что уполномоченный согласился, считает, что ты гарем себе развел». Ну, думаю, слава Богу. Так меня туда и перевели. Приехал в Борисоглеб. Там два храма. Один – конца XIX века, другой – конца XVIII. Этот храм недавно сгорел. Смотрю: кресты попадали, окна с войны пулями пробиты, сколки в иконах. Храмы, конечно, не закрывались, престолы нетронутые, благодатные. Электричества не было, но дух еще тот, царский, намоленный. Храмы уже стали коситься, текут, гниют… Я перво-наперво – к матушке Серафиме, к батюшке Амвросию. Матушка приехала ко мне, ей 85 лет, у нее много духовных чад – все-таки, она восприемница восьмисот пострижеников. И пошел народ, каждый день. Деньги стали поступать, посылки… Я за лето перекрыл два храма, за один сезон всю живопись восстановил благодаря матушке Серафиме. Потом я заболел, в больнице полежал, и меня перевели в Никольский храм близ Смоленска, хотя уходить я не хотел. То был настоящий скит. В тех местах было много старообрядцев Белокриницкого согласия, поповцев. Старообрядцы меня признавали и любили, исповедывались у меня; я их отпевал. Церковь у них в Сычевке. Я даже там отпевал, крестил. Старообрядческий батюшка у них был старенький, ему было 90 лет, ныне покойный. Он со мной дружил. Матушка Серафима дала мне епитрахиль батюшки Амвросия, в которой он постриг восемьсот человек, и просила, чтобы я перестригал в схиму батюшкиных чад. Я человек тридцать перестриг в схиму. Когда я восстановил храм в Дуброво, матушка ко мне приехала и сказала: «Батюшка Амвросий говорил так: “Никому не отказывай. Просят – постригай”». После этого я решил: надо делать, как отец Амвросий, – и старался никому не отказывать. Я еще и по себе судил: с детства я ходил в храм, стал мантийным монахом в 21 год. Поэтому сначала я постригал всех, кто приходил в монастырь. Например, Иринарха[19] через два месяца постриг в рясофор. Но потом я увидел, что в наше время люди другие, не стал так быстро постригать и представлять к рукоположению. Говорят, оптинские старцы по 12 лет в послушниках ходили. Это правильно. Но сейчас другое время – жизнь стала короткая, жизнь летит и намного быстрее, чем в то время, подходит к концу. Мы слабые. Человек приходит – хочет постриг сразу принять. Но надо годика три ему послушником побыть. В крайнем случае – хотя бы один год. Если человек год выдерживает – он уже будет жить в монастыре. За год он ломается. Покойная матушка схимонахиня Августа[20] говорила: «Годик, годик». Я стал следовать такому правилу – и получается. Человек проявляет себя за годик – он как на ладони, видишь его страсти. Через год становится понятно, можно или нельзя его постригать, а в будущем – рукополагать. В Герасимо-Болдинский монастырь[1] меня назначили в 1991 году. Начинали мы с отцом Иринархом. Я назначен в мае, а отец Иринарх пришел в августе. Сначала был открыт Предтеченский монастырь, в Вязьме. Туда назначили настоятелем игумена Аркадия. И мне мысль пришла: хорошо бы и меня в этот монастырь определили. Но я не хотел быть настоятелем, это тяжелое послушание. Хотелось просто жить в монастыре. Владыка Кирилл благословил мне строить храм в районном центре Сафоново. Я стал там жить. Однажды мне снится сон. Говорят: «Несут мощи преподобного Герасима». Полная комната людей. Туда заносят мощи на носилках. Преподобный лежит во гробе. Потом он поднялся из гроба, встал и на меня строго-строго посмотрел. Я от страха проснулся. Как я увидел, он больше похож на святителя Николая: лысый, бородка маленькая. Хотя я в монастыре преподобного Герасима никогда не был, но знал, что он существует. После этого сна я беру такси (машины своей не было) и – сюда. Была зима, мороз лютый, снега много, метра два, – не проехать. Даже застряли. Нашли монастырь, приехали, посмотрел я. После этого владыка меня вызывает: «Надо открывать монастырь. Я тебя поставлю настоятелем». Я говорю: «Я не желаю настоятелем. Хочу просто жить в монастыре». Владыка промолчал. Потом опять сказал о том же. А в третий раз приезжает, дает указ: «Божие тебе благословение – поезжай». Я думаю: «Ну, значит такова воля Божия». Сейчас очень много монастырей восстанавливается. Некоторым священникам достаются в удел совершенно разрушенные храмы. У батюшки, которому дано такое послушание, прежде всего должна быть крепкая вера и надежда на то, что он восстановит храм. Когда я пришел сюда, в Герасимо-Болдинский монастырь, здесь были страшные руины[2], но я испытывал сильный духовный подъем. До этого я несколько лет был на приходе. И мучился. Монах должен подвизаться в монастыре, а не на приходе. До революции монахи на приходах не жили. (Конечно, другое дело было в советское время, когда на весь Союз было всего девятнадцать монастырей. А в наше время столько обителей!) Целибат я тоже не признаю. Мне на приходе очень тяжело. Мое – монастырь, я без монастыря жить не могу. Когда я пришел на эти руины, я радовался: руины, но монастырь. Не падал духом. Начинал с того, что сделал маленькую часовню. Помощи значительной не было ниоткуда. Введенский храм мы строили сами, благодаря частным пожертвованиям. Только бабушки помогали: кто сто рублей даст, кто тысячу, кто пять тысяч. Всё строили на копейки прихожан. Дошла очередь до домика напротив трапезного храма. Строила братия; мы с одним иноком делали кладку (я в армии служил в стройбате): он – углы, я – стены. Вся братия работала. Приезжает председатель райисполкома (он кого-то привез монастырь показывать), а я в спортивных штанах, с мастерком. Он спрашивает: «Что ты делаешь?» Я отвечаю: «Дом строю». – «Почему храм не строите?» – «Денег нет». Он говорит: «Приезжай завтра, я тебе дам денег». Дал тогда несколько миллионов. Это был 95-й год. Мы начали строить храм. Потом построили ризницу, а палату не успели пристроить. Приехал иеромонах Силуан из Сургута. У него была квартира, он ее продал и передал средства монастырю. Игумен Иринарх тоже сделал пожертвование. И так на свои деньги мы построили трапезную палату. Вообще на строительство нанимали только двух каменщиков. Братия сама строила. Да еще солдаты помогали. Рядом с Сафоново была воинская часть. Командир этой части прислал к нам на строительство солдат. Человек пятнадцать даже жили на территории монастыря. Они очень нам помогли, да и вообще к этому делу относились с радостью, обратно не хотели ехать. Посылали сюда ребят неисправимых, а они делались агнцами. Выполняли всё, что прикажешь, – только в воинскую часть, говорят, не отправляй. Отсюда даже демобилизовывались. Можно сказать, заднюю часть Введенского храма построили солдаты, монахи и два каменщика. Местных жителей здесь очень мало. Когда я пришел сюда, было человек двадцать. Они сначала смеялись, а когда увидели, что мы успешно восстанавливаем обитель, стали настороженно к нам относиться, с некоторой завистью. Я стараюсь им помогать пищей, деньгами; если надо – дрова им возим, трактор даем. Здесь живут всякие алкоголики. Но и они иногда приходят к нам за советом. Я стараюсь никому не отказывать. Думаю, за это они меня уважают. Но в духовном окормлении они потребности не испытывают. А из дальних городов к нам паломники приезжают. Вот такая странная особенность наших дней. К сожалению, летописью монастыря заниматься некому. Надо открывать архивы, там, вероятно, есть какие-то сведения о нашей обители. Монастырь наш был небогат, просто в свое время сюда навезли много награбленного. От прежних времен остались только иконы преподобного Герасима и святителя Николая да чаша, которая находится в Смоленске. До закрытия в 30-м году здесь семь монахов жили. О них известно не много. Отец Силуан умер в ссылке под Питером после 30-х годов, иеросхимонах Евфимий пробыл в лагерях лет 25. Его посадили в 37-м году, а выпустили после смерти Сталина, в 54-м, когда амнистия была. Кстати, говорят, что он даже не из нашего монастыря. Возможно, он был из Тихоновой пустыни. Духовным чадом иеросхимонаха Евфимия была мать Августа. Место наше намоленное. Господь не оставляет. С первого дня я почувствовал, что преподобный Герасим здесь. Было такое ощущение, что он помогает. Все говорили: «Где мощи? Где преподобный?» – «Придет время, и, если Господу будет угодно, мощи найдутся». Сейчас стараются, чтобы в каждом храме были мощи. Спешат обрести, всё подгоняется к обстоятельствам и срокам. А зачем? И без мощей можно жить и молиться Богу. Преподобный Герасим по воле Божией явил нам свои святые мощи, специально их никто не искал. Мощи преподобного почивали под спудом в Троицком соборе, их подняли уже в 2001 году, при мне. Рассказывали, что в 20-м году, в ходе антирелигиозной кампании, приехали «освидетельствовать» мощи, как это тогда называлось, – один представитель из Москвы, один из Смоленска и один местный дорогобужский коммунист. Правда, монахов все-таки предупредили. В храме стояла рака, на ней крест, Евангелие; висели три серебряные лампады. Но мощи были глубоко под спудом. Советские деятели приехали ночью, сняли раку, подняли метровый пол. Он был очень массивный: сначала плитка, потом – чугун. Откопали около метра и глазам их предстал белокаменный саркофаг. Открыли, а там – детские останки: ножки были в теле, ногти на ногах, головка с кожей – как мощи. Ночью вместе с монахами перезахоронили этого ребенка на местном сельском кладбище и положили громадный камень, а рядом посадили березку. Происходило это в 20-м году, а монастырь был действующим до 30-го года. Раку поставили на место, стали по-старому служить молебны. Уже в наше время научная экспертиза подтвердила, что найденные тогда коммунистами останки принадлежат пятилетнему ребенку. Кто он – так и осталось тайной. Когда мы начали разбирать руины южного придела Троицкого собора, стали копать (хотели дойти до старого пола XVI века), то увидели, что там могила нетронутая, как будто сегодня устроенная. Решили вызвать комиссию из Москвы. Из музеев Кремля приехали две женщины: одна специалист по камню, другая по раскопкам. Мы при них раскопали на три с половиной метра в глубину. Находили кусочки посуды, они руками все перебирали. Дошли мы до материка, пошел чистый песок. Копнули глубже – и сразу две ноги показались. У нас грунтовые воды близко, вот и замыло мощи чистым песком. И что интересно, преподобный был похоронен около собора. Собор был освящен в честь Пресвятой Троицы, с приделом преподобного Сергия. Сначала здесь был первый деревянный собор, потом второй деревянный, а когда начали строить третий собор, уже кирпичный, то положили мощи в дубовой колоде впритык стены. В фундаменте собора была обложена ниша, чтоб поместился весь гроб. Преподобный Герасим был похоронен по-старообрядчески. Мощи представляют собой кости. Из облачения сохранились только кожаные тапочки. Преподобный сделал их сам. Даже предположения, что это кто-то другой, а не преподобный, у нас не было. Никто иной просто не мог быть. В ногах преподобного Герасима покоился преподобный Аркадий Затворник[3], его ученик. Мощи преподобного Аркадия, его кости, обрели тогда же. В стороне друг над другом лежали десять монахов, гроб на гроб, все его ученики, но они все были в отдалении. А место, где покоился преподобный со своим ближайшим учеником, всегда было святым и неприкосновенным. Чудеса от мощей были, есть и сейчас. Исцеляются бесноватые (они больше боятся Аркадия Затворника); две женщины, которые были бесплодны, успешно родили… Так что наш монастырь, хоть и восстанавливается, но организуется и развивается естественно. Мужской монастырь в Вязьме был обителью первого значения, и мне владыка сказал: «Старайся, а там – как Бог даст: выживешь – не выживешь получится – не получится… Здесь все непросто». А получилось так, что Вяземский мужской монастырь закрылся и развалился, сделали его женским, а Болдинский остался и выжил. Болдинскому монастырю никто не помогал, я сразу увидел в этом покровительство преподобного Герасима. Братия стала появляться. В Вяземском никого, а здесь двадцать насельников всегда. Для нашего времени это много. Вообще здесь такое место для монастыря располагающее, чувствуется: пустыня-пустыней. Монастыри и должны быть в таких местах. Конечно, в городах монастыри тоже нужны – для народа. А для того чтобы быть монахом, надо пожить в таком монастыре, где земля, где лес, где речка, пустынька, природа, звери, птички поют зимой и летом. Здесь есть медвежата. Место очень красивое. Молодежь оно притягивает. Старых насельников у нас нет. По годам я самый старший. Всем около 30-ти или немного за 30. Да, хотя я отца Гавриила (бывшего наместника Псково-Печерского монастыря) осуждал за то, что он обижал монахов, а сам тоже порой строго с братией обращаюсь. Что интересно, никто из братии не обижается. На отца Гавриила, правда, обижались. В нашем монастыре братия хорошая. Собрались монахи простые, не заумные, нормальные люди. Это очень хорошо. Все насельники у нас городские, есть и с образованием, но все равно простые монахи из Белоруссии, с Севера (Сургут) и с Украины. Сейчас редко кто нас покидает. Были случаи, когда уходили и иноки, и иеромонахи. И то – на приходы. В мир ушел только один иеромонах Зосима. Как будет дальше – не знаю. Владыка Кирилл, митрополит Смоленский и Калининградский, служил у нас уже в 1991 году, когда Введенского храма еще не было, на день памяти преподобного Герасима. Отслужил службу, дал мне указ. Он старается приезжать каждый год. Когда в 1997 году храм освятили, владыка объявил, что день памяти преподобного Герасима Болдинского, 1/14 мая, будет общеепархиальным праздником. Теперь у нас два праздника, на которые собирается все духовенство епархии: день Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия» (28 июля / 10 августа) и день преподобного Герасима. Я служу под омофором митрополита Кирилла 23 года. Владыка у нас очень мудрый. Он не является священноархимандритом нашего монастыре. Я не наместник, я настоятель обители: сам принимаю, сам постригаю, сам выгоняю. Только не рукополагаю. Это делает владыка. Он никогда не касается внутренних дел монастыря. В епархии все спокойно. Если приход бедный, владыка дает зарплату батюшке. Ни один храм в епархии не строится без финансовой поддержки митрополита. Мы уважаем владыку. Я не имею ложного страха по отношению к нему, могу сказать все, что думаю. Не каждому архиерею все скажешь. Владыка не имеет возможности часто приезжать в епархию, но у нас порядок. Сейчас в каждой епархии открывается много заброшенных храмов в самых глухих районах, чтобы дать людям возможность приблизиться к Церкви. Это правильно, храмы открывать нужно, даже если в округе всего пятьдесят домов. Только в наше время, по моему мнению, следует делать их приписными, чтобы батюшка служил в городе, имел хорошую зарплату, мог содержать семью и при этом два раза в месяц послужить на приходе требы. При таком храме может быть два или три батюшки. Но на постоянное служение в такой храм ставить священника нельзя – он не выживет. Молодые батюшки ломаются. Если монаха отправить на такой приход, и то сломается – запьет или загуляет. Но приходы эти нужны. Маленькую часовенку можно построить. Надо окормлять народ. Но, повторю, такие приходы должны быть приписными. Сейчас ведь люди стали другие, у них изменились представления о том, как должен совершаться их духовный путь. Вот старые священники жили в совершенно других условиях. У нас батюшка был, отец Григорий, 1900 года рождения, он всю жизнь жил на квартирах, у него даже не было своего дома, и умер он в чужом доме, хотя мог бы себе купить. Батюшки в то время жили очень бедно, очень скромно. Ни у одного священника не было легковой машины, ездили только городским транспортом. Аскеты были. Их можно даже сравнить с монахами. Белые священники, они вели монашеский образ жизни. А какие у них были матушки! Такие бабушки сдержанные, всегда приходили в храм, пели на клиросе или стояли в народе молились. Даже не скажешь, что это матушка, не то, что сейчас: в кольцах, в бриллиантах идут в церковь. Такого раньше не было. Матушки и батюшки были очень скромные, жили очень достойно и бедно. У них на первом месте была молитва. А у нашего духовенства молодого порой на первом месте стоит благосостояние, семейная жизнь, семейный уют, потом уже храм. У прежних батюшек было наоборот: сначала храм, потом уже дом. Батюшки ездили причащать больных. Едет утром на автобусе, Дары везет прямо на шее, под ряской… Запрещено было отпевать в храме – отпевали на кладбище зимой и летом, в дождь, в мороз. Раньше батюшки были подвижниками. Помню, однажды (мне тогда лет 12 было) бабушка моя сильно заболела, у нее была непроходимость горла, твердую пищу она вообще не могла глотать. Врачи сказали, что проживет она месяц, не больше. Позвали батюшку. Он пришел, причастил ее утром, а в обед она уже встала, хотя была лежачая, деду стала готовить пищу, потом прожила еще лет пять. Она исцелилась причастием. Исцеление было мгновенное: только причастилась – и встала на ноги. Это очень сильно в детстве на меня подействовало. Я с радостью воспринял весть о подписании Акта о каноническом общении с Зарубежной Церковью. Слава Богу! Зарубежников я поддерживал всегда. Сослужить с ними не сослужил, но и молился, и дружил с батюшками. Всегда их любил. И книги их я читал. Конечно, было обидно, что нет евхаристического общения. Обидно было, что они нас не понимают, – мы же не те, что были при патриархе Тихоне, при патриархе Сергии. Мы – другое поколение. Много нам пришлось претерпеть: ведь мы спасли Церковь Русскую, хоть и гонения, и притеснения были – мы все равно выжили. Им хорошо говорить за границей. Они не знают, как здесь тяжело было, сколько мы вынесли на своей шкуре… Даже меня, человека уже послевоенного поколения, и то из школы исключили в 9-м классе за то, что я в церковь ходил. Директор сказал: «Мы попов учить не будем. Пиши заявление и уходи». Помню, когда узнали, директора вызвали в КГБ, а меня вызвали в райисполком и говорят: «Давай возвращайся». Но я уже пошел в вечернюю школу. Такое было время. И все-таки мы выдержали, выжили. Я вспоминаю конец 60-х годов: храмы были полные, даже переполненные, но – одни бабушки. Когда мне было 10 лет, я думал: что же будет, когда все бабушки поумирают? И вот эти бабушки до сих пор в храме… Мне уже 50, а бабушки не исчезают. Хотя сейчас в храмах стало больше молодежи, чем бабушек. Никогда у меня не было уныния. Что такое уныние, я не знаю и не понимаю. Почему – тоже не знаю. Страшные были ситуации в жизни: и денег не было, и приходы дикие были. Братия исповедуется: вот, у меня уныние, отчаяние. Я понимаю то, через что я сам прошел, а чего не было со мной – я понять не могу. Чего унывать? Бывает у меня только ропот. Думаю иногда: все надоело, устал, больной. И все равно идешь работать – куда деваться? И вам советую: не унывайте, молитесь. Благодаря молитве творятся чудеса. Если будем молиться, то Господь все потребное пошлет. Устранение засоров и извлечение посторонних предметов, перепрошивка электронных плат и ремонт модулей, а так же другой мелкий и не очень мелкий ремонт стиральных машин производит компания «Моспочин». Все услуги предоставляются как у вас дома так и у нас в офисе. Метки: архимандрит | монахиня | первое богослужение | пономарем | псаломщица | храм | хрущевских гонений 3 октября 2009 | 9 комментариев
|
||
|
|
||
