о. Варсонофий, оптинский старец. «Смирение уподобляет нас Богу»

Беседа в 1907 году. Батюшка Варсонофий о себе.

Деды и прадеды мои были купцы-миллионеры, в Самаре им принадлежала целая улица, которая называлась Казанской. Вообще вся семья наша находилась под особым покровительством Казанской Божией Матери.

Когда мне было года три-четыре, мы с отцом часто ходили в церковь, и много раз, когда я стоял у иконы Божией Матери, мне казалось, что Богоматерь, как живая, смотрит на меня с иконы, улыбается и манит меня. Я подбегал к отцу.

— Папа, папа, она живая! — повторял я.

— Кто, дитя мое? — спрашивал отец.

— Богородица.

Отец не понимал меня.

Однажды, когда мне было лет шесть, был такой случай.

Мы жили на даче в своем имении под Оренбургом. Наш дом стоял в огромном саду-парке и был охраняем сторожем и собаками, так что проникнуть в парк незаметно постороннему лицу было невозможно.

Однажды мы гуляли с отцом по парку, и вдруг, откуда ни возьмись, перед нами появился какой-то старец. Подойдя к моему отцу, он сказал:

— Помни, отец, что это дитя в свое время будет таскать души из ада.

Сказав это, он исчез. Напрасно потом его везде разыскивали — никто из сторожей его не видел.

Мать моя умерла при появлении моем на свет, и отец женился вторично. Моя мачеха была глубоко верующей и необычайно доброй женщиной, так что вполне заменила мне мать. И даже, может быть, родная мать не смогла бы дать такого воспитания.

Вставала она очень рано и каждый день бывала со мной у утрени, несмотря на мой младенческий возраст.

Раннее утро. Я проснулся, но вставать мне не хочется. Горничная подает матери умываться, а я кутаюсь в одеяльце. Вот мать уже готова.

— Ах, Павел-то все еще спит,— говорит она.— Подай-ка сюда холодной воды,— обращается она к горничной. Я моментально высовываюсь из-под одеяла:

— Мамася, а я уже проснулся! — говорю я.

Меня одевают, и я с матерью отправляюсь в церковь. Еще совершенно темно, я по временам проваливаюсь в сугробы снега и спешу за матерью.

А то любила она и дома молиться. Читает, бывало, акафист, а я распеваю тоненьким голоском на всю квартиру: "Пресвятая Богородице, спаси нас!".

Девяти лет я был отдан в гимназию, годы учения пронеслись быстро. Потом поступил на службу и поселился в Казани под покров Царицы Небесной.

Когда мне исполнилось 25 лет, мать приступила ко мне с предложением жениться. По ее настоянию я в первый раз подошел к женщинам и вступил с ними в разговор. "Боже мой! Какая нестерпимая скука,— подумал я,— все только говорят о выездах, о нарядах, о шляпках. О чем же я буду говорить с женой, если женюсь? Нет уж, оставлю это". Прошло еще пять лет. Матушка снова стала советовать мне: "Подумай, Павлуша, может быть, еще и захочешь жениться, приглядись к барышням, не понравится ли тебе которая из них?". Я послушался матери, но, как и в первый раз, вынес такое же впечатление от бесед с женщинами и решил в душе не жениться. Когда мне было лет 35, матушка снова обратилась ко мне: "Что же ты, Павлуша, все сторонишься женщин, скоро и лета твои пройдут, никто за тебя не пойдет, смотри, чтобы потом не раскаиваться". За послушание исполнил я желание матери вступить опять в беседу с женщинами. В этот день у одних моих знакомых давался большой званый обед. "Ну,— думаю,— с кем мне придется сидеть рядом, с тем и вступлю в пространный разговор". И вдруг рядом со мной на обеде поместился священник, отличавшийся высокой духовной жизнью, и завел со мной беседу о молитве Иисусовой. Я так увлекся, слушая его, что совершенно забыл о своем намерении разговаривать с невестами. Когда кончился обед, у меня созрело твердое решение не жениться, о котором я сообщил матери. Матушка очень обрадовалась. Ей всегда хотелось, чтобы я посвятил жизнь свою Господу, но сама она никогда не говорила мне об этом.

Господь неисповедимыми путями вел меня к монашеству. По милости Божией узнал я Оптину и батюшку отца Амвросия, благословившего меня поступить в монастырь.

За год до моего поступления в скит, на второй день Рождества Христова, я возвращался от ранней обедни. Было еще темно, и город только что начал просыпаться. Я шел по совершенно безлюдным улицам. Вдруг ко мне подошел какой-то старичок, прося милостыню. Спохватился я, что портмоне не взял с собою, а в кармане всего двадцать копеек. Дал я их старику со словами: "Уж прости, больше нет с собою". Тот поблагодарил и подал мне просфору. Я взял ее, опустил в карман и только хотел что-то сказать нищему, как его уже не было. Напрасно я смотрел повсюду, он исчез бесследно. На другой год в этот день я уже был в скиту.

Если посмотреть на жизнь внимательно, то вся она исполнена чудес, только мы часто не замечаем их и равнодушно проходим мимо. Да подаст нам Господь разум внимательно проводить дни своей жизни, со страхом и трепетом свое спасение содевающе. Аминь.

6 января 1909 года. Крещение Господне

Великая награда уготована любящим Господа. Апостол Павел говорит: Око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его.

Да, бесконечно блаженны будут сподобившиеся получить Жизнь Вечную. Что такое Рай, мы теперь понять не можем. Некоторым людям Господь показывал Рай в чувственных образах, чаще всего его видели в образе прекрасного сада или храма. Когда я еще жил в миру, Господь дважды утешил меня видениями Рая во сне. Вижу я однажды великолепный город, стоящий на верху горы. Все здания города необыкновенно красивы, какой-то особенной архитектуры, какой я никогда не видел. Стою я в восторге и любуюсь. Вдруг вижу: приближается к этому городу юродивый Миша. Одет только в одну рубашку, доходящую до колен, ноги босые. Смотрю на него и вижу, что он не касается земли, а несется по воздуху. Хотел я что-то у него спросить, но не успел: видение кончилось, и я проснулся. Проснулся я с чувством необыкновенной радости на душе. Выйдя на улицу, я вдруг увидел Мишу. Он, как всегда, спешит, торопится. "Миша,— говорю,— я тебя сегодня во сне видел". Он же, взглянув на меня, ответил: Не имамы во зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем. Сказав это, он быстро пошел вперед.

В другой раз вижу, что стою в великолепном храме. Царские двери открыты, служат Пасхальное богослужение. На амвоне стоит диакон из одной казанской церкви. Говорит он песню Пасхального канона, а хор вторит ему. Особенно запечатлелись в уме моем последние слова: "...совершен речеся". Удивительно пел хор. Я никогда в жизни не слышал такого пения: казалось, что звучал каждый атом воздуха. Пение это умиляло и приводило в неописуемый восторг. Теперь уже я, грешный, таких снов не вижу, не дает Господь такого утешения: иди так на жизненном пути; а хотелось бы еще хоть раз пережить те восторги. Помню, долго я был под впечатлением сна. Старался припомнить каждую его подробность. Думалось мне еще, отчего это в небесном храме я видел нашего диакона. Стал о нем расспрашивать знающих его людей. Сначала получал неудовлетворительные ответы: бас у него, говорят, отличный. Что бас — ради него в Рай не попадешь. Потом узнал я, что он тайный подвижник.

О, если бы нас всех Господь сподобил улучить Рай небесный! Впрочем, нужно надеяться на это: отчаиваться — смертный грех. Разные есть степени блаженства, смотря по заслугам каждого: иные будут с Херувимами, другие — с Серафимами и т.д., а нам бы только быть в числе спасающихся.

Такие великие подвижники, как преподобный Серафим, сподобятся высшего блаженства. Преподобный Серафим был серафимом по духу и теперь наследовал их славу; конечно, не все могут достигнуть такой святости. Покойный батюшка отец Макарий говорил: "Такие светила, как преподобные Антоний Великий, Макарий Египетский и прочие — были у Господа генералами, они и заняли генеральские места, мы же солдатики, и благо нам будет, если хоть самое последнее место займем среди спасающихся".

Дух злобы, распаляемый завистью к роду человеческому, стремится всех совратить с пути правого, и ленивых и нерадивых действительно совращает.

Однажды к некоему подвижнику чувственным образом явился диавол. Подвижник спросил его:

— Зачем вы с такой злобой нападаете на род человеческий?

— А зачем вы занимаете наши вакантные места? — ответил злой дух.

За гордость свою лишились духи злобы райского блаженства, и занимают теперь их места люди за смирение! Велико смирение! Оно нас ставит выше всех сетей диавольских.

Однажды преподобному Антонию было видение о том, как враг всюду и всем расставляет сети. Смутился подвижник и, вздохнув, сказал: "Господи, кто же может избежать этих сетей?". И услышал ответ: "Смиренный". Надо стараться стяжать смирение, без него все наши подвиги ничего не значат. Если подумает человек, что он — нечто, то пропал. Для Господа приятнее грешник смиренный, чем праведник гордый.

Преподобный Макарий Египетский отличался особенными духовными дарованиями. Он и называется не просто святым, а великим. Но вот у него однажды появилась мысль, что он служит для области, где жил, как бы духовным центром, солнцем, к которому все стремятся. На самом деле это так и было. Но когда Преподобный помыслил нечто о себе, то был к нему голос, говоривший, что в ближайшем селении живут две женщины, которые угоднее Богу, чем он. Старец взял посох и пошел искать этих женщин, которые угоднее Богу. По Промыслу Божию, он скоро их нашел и вошел в их жилище.

Женщины, увидев преподобного Макария, упали ему в ноги и не находили слов для выражения ему своего удивления и благодарности. Преподобный поднял их и начал просить открыть ему, как они угождают Богу.

— Святый отче,— сказали женщины,— мы ничего не делаем угодного Богу, помолись за нас Господа ради.

Но Преподобный начал настаивать, чтобы они не скрывали от него своих добродетелей. Женщины, боясь ослушаться Старца, начали говорить ему о своей жизни:

— Мы были чужими друг другу, но, выйдя замуж за родных братьев, стали жить вместе и вот уже пятнадцать лет не разлучаемся. За это время мы ни разу не поссорились и не сказали друг другу ни одного обидного слова. Стараемся, по возможности, почаще бывать в храме Божием, соблюдаем установленные посты. Сколько можем, помогаем неимущим... Ну, с мужьями живем, как с братьями, а уж больше решительно ничего нет у нас доброго.

— А что,— спросил Старец,— считаете ли вы себя за добро, которое делаете, святыми или праведными?

— Святыми? — удивились женщины.— Какие мы святые или праведные, мы величайшие грешницы; помолись о нас, святый отче, да помилует нас Господь!

Преподобный преподал им благословение и удалился в пустыню, благодаря Бога за полученное вразумление. Женщинам он не сказал ни слова о своем видении, боясь, как бы не повредить им своей похвалой.

Подобно Макарию Великому, и святому отшельнику Питириму Ангел возвестил однажды, что, несмотря на его подвиги, он не достиг еще такой святости, как одна послушница, живущая в общежитии в монастыре. По внушению Ангела святой Питирим отправился в указанный монастырь. Придя туда, он просил игумению показать ему всех сестер обители. Когда все явились и начали подходить под благословение, святой Питирим сказал:

— Нет ли еще сестры?

— Есть,— сказала игумения,— но ее нельзя привести, она наполовину безумная, и мы ее терпим в монастыре только из сострадания.

Святой все-таки велел ее привести. Пришла она в жалком рубище со сбитым платком на голове.

— Где ты была, мать? — спросил ее Преподобный.

— У выгребной ямы лежала.

— Что же ты, мать, разве лучшего места не нашла?

— Да лучшего-то места я не стою.

Святой Питирим позволил ей уйти, а затем, обращаясь к игумении и сестрам, сказал:

— Ваш монастырь имеет неоценимое сокровище: эта смиренная сестра ваша есть великая угодница Божия.

Услышав это, все сестры взволновались. Одна призналась Преподобному, что часто била сестру, другая всячески поносила ее, третья относилась к ней с величайшим презрением, не считая ее даже за человека, четвертая призналась, что часто нарочно выливала на нее помои. Сестры хотели сейчас же просить прощения у обиженной, но та, узнав об их намерении, тайно оставила монастырь, бегая славы, которая ее погубила бы. Господь сказал: Всяк возносяйся смирится, и смиряяйся вознесется. Аминь.

Июнь 1909 года

В настоящее время не только среди мирян, но и среди молодого духовенства начинает распространяться такое убеждение: вечные муки несовместимы с беспредельным милосердием Божиим — следовательно, муки не вечны. Такое заблуждение происходит от непонимания дела. Вечные муки и вечное блаженство не есть что-нибудь только извне приходящее, но есть, прежде всего, внутри самого человека. Царствие Божие внутрь вас есть. Какие чувства насадит в себе человек при жизни, с тем и отойдет в жизнь вечную. Больное тело мучается на земле, и чем сильнее болезнь, тем больше мучения. Так и душа, зараженная различными болезнями, начинает жестоко мучиться при переходе в вечную жизнь. Неизлечимая телесная болезнь кончается смертью, но как может кончиться душевная болезнь, когда для души нет смерти? Злоба, гнев, раздражительность, блуд и другие душевные недуги — это такие гадины, которые ползут за человеком и в вечную жизнь. Отсюда цель жизни и заключается в том, чтобы здесь, на земле, раздавить этих гадов, чтобы очистить вполне свою душу и перед смертью сказать со Спасителем нашим: Грядет, бо сего мира князь, и во мне не имать ничесоже. Душа грешная, не очищенная покаянием, не может быть в сообществе святых. Если бы и поместили ее в Рай, то ей самой нестерпимо бы было там оставаться, и она стремилась бы уйти оттуда.

Действительно, каково немилосердной быть среди милостивых, блудной среди целомудренных, злобной среди любвеобильных и т.д.?

Один бедный учитель попал однажды на великосветский обед. Посадили его между генералами. Плохо он себя чувствовал: и с ножом, и с вилкой не так обращался, как его высокие соседи; подвязал салфетку, видит — нехорошо, другие соседи не подвязывают, положил на колени, а она предательски на пол скатилась, пришлось нагибаться и поднимать с полу. Блюд было много, учитель от некоторых отказывался, так как не знал, как к ним приступить. Весь обед сидел он как на иголках, только и мечтал: когда-то он окончится? Все же остальные вели себя как дома, все блюда отведывали, весело разговаривали, смеялись. Наконец, обед кончается; после десерта несут последнее блюдо: маленькие стаканчики, наполненные какой-то беловатой жидкостью, поставленные в большие стеклянные чашки. Подали сначала генералу, сидевшему рядом с учителем, тот взял и поставил рядом с собою. Учителю очень хотелось пить, взял он стаканчик и выпил залпом. Не особенно вкусно показалось — вода теплая с мятой. Но каково было смущение бедного учителя, когда он увидел, что все стали полоскать водою рот, и никто эту воду не стал пить. Вконец смущенный, встал он из-за стола и в глубине души дал клятвенное обещание никогда не бывать на великосветских обедах.

Если уж на земле так неприятно быть не в своем обществе, то тем более — на Небе.

Сильно распространен теперь неправильный взгляд на муки вообще. Их понимают как-то слишком духовно и отвлеченно, как угрызения совести; конечно, угрызения совести будут, но будут мучения и для тела — не для того, в которое мы сейчас облечены, но для нового, в которое мы облечемся после воскресения. И ад имеет определенное место, а не есть понятие отвлеченное.

В городе N. жил один молодой офицер, ведущий пустую рассеянную жизнь. Он, кажется, никогда не задумывался над религиозными вопросами и, во всяком случае, относился к ним скептически. Но вот что однажды произошло. Об этом он сам рассказывал так: "Однажды, придя домой, я почувствовал себя плохо. Я лег в постель и, кажется, уснул. Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в каком-то незнакомом городе. Печальный вид имел он. Большие серые полуразрушенные дома уныло вырисовывались на бледном небе. Улицы узкие, кривые, местами нагромождены кучи мусора; людей — ни души. Хоть бы одно человеческое существо! Точно город оставлен жителями в виду неприятеля. Не могу передать то чувство тоски и уныния, какое охватило мою душу. Господи, где же я? Вот, наконец, в подвале одного дома я увидел два живых и даже знакомых мне лица. Слава Тебе, Господи! Но кто же они? Я стал усиленно думать и вспомнил, что это два моих товарища по корпусу, умерших несколько лет тому назад. Они тоже узнали меня и спросили: "Как, и ты тут?". Несмотря на необычность встречи, я все-таки обрадовался и просил их показать, где они живут. Они ввели меня в сырое подземелье, и я вошел в комнату одного из них. "Друг,— сказал я ему,— ты при жизни любил красоту и изящество, у тебя всегда была такая чудная квартира, а теперь?" Он ничего не ответил, только с бесконечной тоской обвел глазами мрачные стены своей темницы. "А ты где живешь?" — обратился я к другому. Он встал и со стоном пошел в глубь подземелья. Я не решился следовать за ним и начал умолять другого вывести меня на свежий воздух. Он указал мне путь. С большим трудом я вышел, наконец, на улицу, прошел несколько переулков, но вот перед глазами моими выросла огромная каменная стена; идти больше некуда: я обернулся — и позади меня стояли такие же высокие мрачные стены, я находился как бы в каменном мешке. "Господи, спаси меня!" — воскликнул я в отчаянии и проснулся. Когда я открыл глаза, то увидел, что нахожусь на краю страшной бездны, и какие-то чудовища силятся столкнуть меня в эту бездну. Ужас охватил все мое существо. "Господи, помоги мне!" — взываю я от всей души и прихожу в себя. Господи, где же я был и где нахожусь сейчас? Унылая однообразная равнина, покрытая снегом. Вдали виднеются какие-то конусообразные горы. Мертвая тишина. Ни души! Я иду. Вот вдали река, покрытая тонким ледком. По ту сторону идут какие-то люди, идут они целой вереницей и повторяют: "О горе, о горе!". Я решаюсь идти через реку. Лед трещит и ломается, а из реки поднимаются чудовища, стремящиеся схватить меня. Наконец я на другой стороне. Дорога идет в гору. Холодно, жутко, а на душе бесконечная тоска. Но вот вдали огонек, какая-то палатка разбита, а в ней люди. Слава Богу, я не один! Подхожу к палатке, и опять страх охватывает меня. В сидящих в палатке людях я узнаю злейших моих врагов. "А, попался ты нам, наконец, голубчик, и не уйдешь от нас живым!" — со злобной радостью восклицают они и бросаются на меня. "Господи, спаси и помилуй!" — восклицаю я и открываю глаза. Что же это? Я лежу в гробу, кругом меня много народа, служат панихиду. Я вижу нашего старого священника. Он отличался высокой духовной жизнью и обладал даром прозорливости. Он быстро подошел ко мне и сказал: "Знаете ли вы, что вы были душой в аду? Не рассказывайте сейчас ничего, успокойтесь!"".

С тех пор молодой офицер резко переменился. Он оставил полк, избрал себе другую деятельность. Каждый день начал посещать храм и часто причащаться Святых Таин. Видение ада оставило в нем неизгладимое впечатление.

Воспоминание о смерти и аде очень полезно для души. Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши. Впрочем, и воспоминание райских сладостей тоже может предохранить человека от падений.

В одном монастыре жил инок именем Феодот. Был он из малороссов, неграмотный, уже старец лет семидесяти. По послушанию колол дрова, носил воду, разводил очаг. Повар монастырский отличался вспыльчивым характером, часто, рассердившись, бил отца Феодота чем попало: кочергой, ухватом, метлой. Никто никогда не видел, чтобы отец Феодот рассердился на повара или сказал ему обидное слово. Иногда кто-нибудь из братии участливо пойдет к нему: "Больно тебе, отец Феодот?" — "Ничего, по горбу попало",— ответит он, и его старческое лицо осветится детской улыбкой.

Однажды один иеромонах этой обители заснул на молитве и видел сон: видел он обширный сад, наполненный деревьями необыкновенной красоты, деревья были покрыты плодами, испускающими тонкое благоухание. "Кто обладатель этого чудесного сада?" — подумал иеромонах и вдруг видит отца Феодота.

— Отец Феодот, как ты здесь? — воскликнул он.

— Господь дал мне сие — это моя дача. Как сделается на душе тяжело, я ухожу сюда и утешаюсь.

— А можешь ты мне дать райских плодов?

— Отчего же, с удовольствием, протяни мне твою мантию.— Иеромонах протянул, а отец Феодот насыпал в нее множество чудных плодов. В это время иеромонах увидел своего покойного отца, бывшего священником.

— Тятенька, тятенька, и ты тут! — радостно воскликнул он и протянул к нему руки; конец мантии выпал из рук, а с ним и плоды упали на землю, и иеромонах проснулся. Было утро. Иеромонах подошел к окну своей келлии и услышал крик:

— Ах ты, негодяй! — кричал повар.— Опять мало воды принес, надо, чтобы все ушаты были наполнены. А ты и не заглянул во все, скотина! — Ругаясь, повар тузил отца Феодота кочергой, сколько у него сил хватало. Иеромонах вышел.

— Оставь его,— обратился он к повару.— Отец Феодот, пойдем ко мне пить чай.

Тот пошел.

— Где ты сейчас был? — спросил его иеромонах.

— Да заснул немного в поварне и по старческой памяти позабыл воды принести в достаточном количестве, чем и навлек на себя справедливое неудовольствие отца повара.

— Нет, отец Феодот, не скрывай от меня. Где ты сейчас был?

— Где я был? — отвечал отец Феодот.— Там же, где и ты. Господь по неизреченной Своей милости уготовил мне сию обитель.

— А что было бы, если бы я не уронил плодов? — спросил иеромонах.

— Тогда они остались бы у тебя, и ты, проснувшись, нашел бы их в мантии, но только я тогда оставил бы монастырь,— отвечал отец Феодот.

Вскоре после этого отец Феодот скончался и навсегда переселился в уготованную ему обитель.

Да сподобит и нас Господь вселиться во святые Его дворы со всеми благоугодившими Ему!

Один афонский схимник рассказывал однажды одному Оптинскому старцу следующее.

"В молодости я был очень богат и вел самый веселый образ жизни. Счастье мне всюду улыбалось. К зрелым годам я сделался очень крупным фабрикантом, доходы свои считал миллионами. Обладая отличным здоровьем, я никогда не задумывался над жизнью, воздаяние за гробом казалось мне лишь баснею.

Однажды после обеда я заснул в своем кабинете. Вдруг вижу ясно, как наяву, светлого Ангела, который, взяв меня за руку, сказал: "Пойдем, я покажу тебе место, которое будет твоим вечным жилищем". Я в страхе последовал за Ангелом. Мы очутились с ним в какой-то необитаемой мрачной стране. Посреди нее возвышалась конусообразная гора, из которой вырывались клубы пламени и дыма, а из недр той горы слышны были вопли и стоны.

— Вот,— сказал мне Ангел,— то место, в которое ты переселишься после смерти, если будешь жить, как теперь живешь. Господь повелел открыть тебе это.

Ангел стал невидим, и я проснулся. Встав, я воздал благодарение Богу, дающему мне время на покаяние. После этого я поспешил справить скорее все свои дела. Жене оставил больше миллиона денег, столько же детям, а сам удалился на святую Афонскую Гору. Игумен сначала не хотел меня брать, видя меня в зрелых летах и неспособным к труду, но я пожертвовал на монастырь миллион, и меня взяли. В настоящее время я сподобился схимнического чина и с Божией помощью надеюсь избежать того места мучений". Аминь.

1. Флп. 2, 12.
2. 1 Кор. 2, 9.
3. Евр. 13, 14.
4. Тропарь 4-й песни Пасхального канона.
5. Преподобный Серафим Саровский. О нем см.: Жития святых, 2 января.
6. Преподобный Оптинский старец иеросхимонах Макарий (Иванов; 1788-1860). В 1810 году поступил в Площанскую Богородицкую пустынь, с 1834 года — в Оптиной, с 1841 года — скитоначальник. Под его руководством в Оптиной было начато дело книгоиздательства, предприняты переводы святоотеческих творений на русский язык. Причислен к лику местночтимых святых в 1996 году, всероссийских — в 2000 году. О нем см.: Архимандрит Леонид (Кавелин). Житие Оптинского старца Макария. Изд. Введенской Оптиной Пустыни, 1995.
7. Жития святых, 17 и 19 января.
8. Добротолюбие. Т. 1. Также: Достопамятные сказания... Об авве Антонии. № 7.
9. Лавсаик. Гл. 37. О Питириме.
10. Лк. 14, 11.
11. Лк. 17, 21.
12. Ин. 14, 30.
13. Сир. 7, 39.

Источник: orthodoxy.eparhia-saratov.ru

Метки: Божией Матери | были купцы-миллионеры | особым покровительством | семья наша | у иконы | ходили в церковь